Вскоре после этого дня Нарцисс как бы исчез, он вдруг стал как бы
невидим. Другой учитель вел его уроки, его место в библиотеке пустовало. Он
еще был здесь, не полностью стал невидим, иногда можно бьшо видеть, как он
проходит по галерее, иногда слышать, как шепчет молитвы в одной из часовен,
стоя на коленях на каменном полу; знали, что он начал готовиться к постригу,
что он постится и по три раза в ночь встает читать молитвы. Он был еще здесь
и все-таки перешел в другой мир; его можно было видеть, хотя и редко, но он
был недосягаем, с ним нельзя было ни общаться, ни говорить. Гольдмунд знал:
Нарцисс появится опять, займет свое место в библиотеке, в трапезной, с ним
снова можно будет поговорить - но прошлого не вернешь. Нарцисс никогда не
будет принадлежать ему. И когда он думал об этом, он понял, что Нарцисс был
единственным, из-за кого ему нравился монастырь и монашество, грамматика и
логика, учеба и дух. Его пример манил его, быть как он, стало его идеалом.
Правда, был еще настоятель, его он тоже почитал и любил и видел в нем
образец высокого. Другие же: учителя, ученики, дортуар, трапезная, школа,
уроки, службы, весь монастырь - без Нарцисса ему не было до них дела. Что же
он еще делал здесь? Он ждал, он стоял под крышей монастыря, как
останавливается в дождь нерешительный путник под какой-нибудь крышей или
деревом, просто ждет как гость из страха перед суровой неизвестностью.
Жизнь Гольдмунда в это время была лишь промедлением и прощанием. Он
посетил все места, которые были ему дороги или значимы для него. Со странным
отчуждением заметил он, сколь мало людей и лиц было здесь, прощание с
которыми было бы ему тяжело. Нарцисс да I старый настоятель Даниил, да еще
добрый милый патер Ансельм, да, пожалуй, еще ласковый привратник и
жизнерадостный сосед-мельник - но и они были уже почти I нереальны. Труднее
было прощаться с большой каменной мадонной в часовне, с апостолами на
портале. Долго стоял он перед ними, а также перед прекрасной резьбой хоров,
перед фонтаном в галерее, перед колоннами с тремя головами животных;
простился с липами во дворе, с каштаном. Когда-нибудь все это станет
воспоминанием, маленькой книжицей с картинками в его сердце. Даже теперь,
когда он был среди них, они начинали ускользать от него, теряя свою
действительность, превращаясь во что-то бывшее. С патером Ансельмом, который
охотно брал его с собой, он ходил собирать травы, у мельника присматривал за
работниками и время от времени принимал приглашение на выпивку с печеной
рыбой: но все это было уже чужим и наполовину воспоминанием. Как его друг
Нарцисс, попадавшийся иногда в сумраке церкви и исповедальни, стал для него
тенью, так и все вокруг было лишено действительности, дышало осенью и
преходящим.
Действительной и живой была только жизнь внутри, робкое биение сердца,
болезненное жало мучительного ожидания, радости и страхи его грез. Им он
принадлежал, отдаваясь целиком. Во время чтения или занятий, в кругу
товарищей он мог погрузиться в себя и все забыть, отдаваясь потокам и
голосам внутри, увлекавшим его в глубины, полные темных мелодий, в цветные
бездны, полные сказочных переживаний, все звуки которых звучали как голос
матери, тысячи глаз которых были глазами матери.